О, Óc, Si, Bai, Ya, Win, Oui, Oyi, Awè, Jo, Ja, Oua: вот несколько главных слов, означающих «да», по часовой стрелке, начиная с Прованса и кончая Савойей. Но даже этот список – упрощенный вариант.

В середине XIX века в Бретани человек, проходя пять миль от Карнака до Эрдевена, мог услышать три разных произношения слова ya («да»): «ие», «иа» и «ио». На Лазурном Берегу от Ментоны до Монса (к западу от Грасса) отцы, жившие на расстоянии 10 миль один от другого, назывались païre, père, pa, pèro и papo.
Солнце, проходя над провинцией Франш-Конте, меняло имена так: souleil, soulet, soulot, s’lot, soulu, sélu, slu, séleu, soureil, soureuil, sereil, s’reil и seroille.

В сознании большинства людей – если они вообще думали об этом – на карте языков было больше белых пятен, чем на картах Африки того времени. Образованные путешественники постоянно с изумлением обнаруживали, что от их французского языка нет никакой пользы.
«Мне ни разу не удалось быть понятым крестьянами, которых я встречал по дороге. Я говорил с ними по-французски, пускал в ход диалект моего края, пытался говорить на латыни, но все было напрасно. Наконец, когда я устал говорить, когда меня не понимали, они сами заговорили со мной на языке, который для меня оказался совершенно непонятным».
Это написал священник из Провансальских Альп, который путешествовал по области Лимань в Оверни в конце 1770-х годов. Похожие свидетельства остались от времен начиная со старого режима, то есть до Французской революции XVIII века, до Первой мировой войны. Растерянность, которую испытал Жан Расин, когда у него были трудности с языком в Провансе в 1661 году, была обычным делом в некоторых областях Франции даже двести лет спустя. Вот что Расин написал своему другу Лафонтену о своей поездке к своему дяде в город Юзе, который находится в 15 милях к северу от Нима. (Это было за несколько лет до того, как Расин написал те пьесы, которые будут прославлены как чистейший образец классического французского языка.)
«По мере того как я добирался до Лиона, язык местных жителей становился для меня все более непонятным и мой – непонятным для них. Это несчастье стало еще больше в Валансе, и, по воле Бога, случилось так, что я попросил у служанки ночной горшок, а она положила мне грелку в постель. Но в этом краю еще хуже. Клянусь тебе, мне нужен переводчик, как московиту в Париже».
Через несколько дней он писал другому человеку: «Я не могу понять французский язык этой местности, и никто не понимает мой язык».
Если образованный человек, имевший родственников в Провансе, не мог заказать ночной горшок во втором по величине городе Франции, а южнее был полным невеждой и не мог даже понять, какой язык слышит, то неудивительно, что иногда понятие «Франция» казалось отвлеченным.

Имея составленную в XXI веке спутниковую карту языков Франции, легко увидеть, что язык, который Расин слышал в доме своего дяди, вообще не был разновидностью французского. Задолго до приезда в Юзе он пересек великую разделительную линию между северными языками «оль» (oil), то есть французскими, и южными языками «ок» (oc), то есть окситанскими (обе группы языков получили свои названия в Средние века по словам, означающим в них «да»). Только в 1873 году экспедиция из двух героев начала наносить на карту границу языков «оль» и «ок», опрашивая сотни людей в крошечных деревнях. Они прошли треть расстояния от Атлантики до Альп, потом один исследователь умер, а другой лишился глаза.
До тех пор считалось, что эта разделительная линия проходит вдоль Луары. На самом же деле она проходит гораздо южнее – от верхнего конца эстуария Жиронды вдоль северного края Центрального массива, через узкую смешанную зону, известную под названием «полумесяц», в которую входят Лимож, Гере и Виши. На расстоянии примерно 45 миль перед долиной Роны «ок» и «оль» разделены третьей романской группой диалектов, которая известна под неудачным названием «франко-провансальские» (сам провансальский язык входит в окситанскую группу). Языки групп «оль», «ок» и франко-провансальской вместе занимают около 94 процентов территории Франции[12].

Все это стало известно людям, по крайней мере ученым, к концу XIX века. К этому времени было описано и названо около пятидесяти пяти главных диалектов и сотни поддиалектов, которые делились на четыре языковые группы: романские (французские, окситанские, франко-провансальские и италийские языки, на которых говорят на Корсике и вдоль итальянской границы), германские (фламандский, франкский и эльзасский), кельтский бретонский язык, и отдельную «эускарскую» группу образует баскский язык, который сами баски называют «эускара». И еще много диалектов остались неизвестными или неопознанными.

В 1794 г. аббат Анри Грегуар послал во все муниципалитеты Франции список вопросов по поводу «патуа» (patois) – этим словом презрительно называли все диалекты, то есть все наречия страны, кроме официального государственного языка в его стандартной форме. В «Энциклопедии» оно толкуется так: «Испорченный язык, на котором говорят почти во всех провинциях… На настоящем «языке» говорят только в столице».

Правительство уже истратило целое состояние на перевод своих декретов на каталонский, баскский, бретонский, провансальский и эльзасский языки, но, по мнению Грегуара, в долгосрочной перспективе единственным хорошим решением было заставить эти старинные языки умолкнуть навсегда.
Поблуждав по стране, до него добрались ответы от народных представителей, мэров, священнослужителей и полуграмотного крестьянина из Бретани. Из некоторых регионов – Пикардии, центра Франции, большой части Оверни и почти всей Бретани – ответы вообще не пришли: то ли там ни у кого не было нужных сведений, то ли никого не интересовало непонятное бормотание крестьян. Но и полученных откликов было достаточно, чтобы аббат Грегуар яснее представил себе сложенную из кусков французскую нацию, чем кто-либо до него.

В докладе аббата Грегуара «О необходимости и средствах истребить диалекты и распространить повсеместно французский язык» была нарисована тревожная картина страны, которая до сих пор гниет в средневековом невежестве. Уже было известно, что в пограничных землях Франции преобладают языки, совершенно не схожие с французским, – баскский, бретонский, фламандский и эльзасский. Но два романских языка, на которых говорили в большей части страны, – французский на севере и окситанский на юге, – тоже оказались путаницей непонятных диалектов. Во многих частях страны в каждой деревне был свой диалект. Некоторые респонденты сообщали: заметные изменения в речи людей отмечаются на протяжении одной лиги (это меньше 3 миль), а иногда на протяжении всего нескольких футов, как объяснял автор одного письма из провинции Перигё. Он писал: «Власть этого диалекта кончается у реки Низонны. Перейдя этот маленький поток, человек с изумлением слышит совершенно другой диалект, который по звучанию ближе к французскому языку». В Юре были «почти столько же разных диалектов, сколько деревень». Даже у растений и звезд в разных местностях были разные названия, как будто каждый маленький край жил под своим отдельным небом.

Указ от 1539 года, изданный в Вилле-Котре, сделал языком официальных документов диалект Парижа и провинции Иль-де-Франс, который теперь называется французским языком. Другие французские наречия, которые когда-то были преобладающими, – нормандское, пикардийское и шампанское, – были понижены в статусе до диалектов. Похожие постановления издавались после присоединения каждой новой территории – Фландрии, Эльзаса, Русильона, Лотарингии и Корсики. Но никто никогда не пытался изменить язык народных масс.

Обзор аббата Грегуара стал откровением. По его оценке, больше 6 миллионов граждан Франции совершенно не знают государственного языка своей страны. Еще 6 миллионов с трудом могли вести на нем разговор. В дни, когда французский язык был языком всей цивилизованной Европы, в самой Франции лишь 3 миллиона человек (11 процентов населения) говорили на нем «чисто». Причем многие из них не умели правильно на нем писать. Официальный язык Французской республики был языком меньшинства. (Речь о послереволюционных временах)