Этот сентябрь был богат на события. Гвоздем программы стал герцог Алансонский. Франсуа всегда доставлял хлопоты. Его бегство из Лувра стало апогеем и теперь должно было повлечь за собой последствия, печальные как для всей Франции в целом, так и для отдельных лиц, оставшихся в Лувре. Когда стало известно о случившимся, взбешенный король приказал найти брата и привести его – живым или мертвым. Но погоня не увенчалась успехом, и теперь Алансон, пребывая в полном здравии, диктовал условия, попутно стягивая войска. Если бы Франсуа не носил ту же фамилию, что и Генрих, король уже давно приказал казнить его. Семья может быть опорой человеку, а может стать помехой или даже угрозой. Генриху III было суждено родиться в семье, члены которой ненавидели друг друга в лучших традициях Древнего Рима. Порой Валуа размышлял, был ли так неправ Нерон, приказав сначала убить своего сводного брата Германика, а некоторое время спустя и родную мать? Да и в гонении на христиан тоже был здравый смысл: разогнать их, пока они не стали слишком большой силой. Языческая душа Генриха оплакивала неудачу римских императоров по этой части. Но таким думам король предавался лишь когда бывал в крайне дурном расположении духа. А благодаря Монсеньору он теперь только и знал, что перечитывать Тацита, да брать на заметку опыт Цезарей.

Генрих только что выслушал очередной доклад об «успехах» своего братца. Королева-мать готовилась отбыть вслед за принцем, дабы вразумить младшего сына и уговорить своих детей помириться. Генрих с нетерпением ждал, когда она уедет: в том, что Франсуа бежал, была во многом ее вина, именно она отговорила короля от намерения заключить герцога в Бастилию. О планах Алансона стало известно за день до его побега, Генрих собирался принять меры, но благодаря Медичи они упустили его.

Тем временем доложили о появлении маркиза Дю Гаста. Последний вошел в зал, как всегда надменный и уверенный, приблизился к своему королю и склонил голову. Генрих знал, что этот дворянин не выказывает почтения ни кому, кроме своего сюзерена, чем заслужил еще больше ненависти при дворе. Пожалуй, его враги могли организовать собственную партию, так много их было. Но Валуа благоволил ему и ценил его, и у него были на то причины.

Монарх кивнул маркизу и жестом дал знать, что для остальных прием окончен.

- Говорите, Дю Гаст.

Выслушав Беранже, Валуа поднялся с кресла и, заложив руки за спину, прошелся к окну и обратно.

- Письмо сгорело? – хмуро переспросил король. – Как не вовремя. И что же произошло? Я слышал о пожаре на улице Пти-Шан…

Генрих  бросил на Дю Гаста заинтересованный взгляд. Вид у фаворита был до того святой, что  не хватало лишь нимба над головой. Значит, история стоит того, чтобы ее выслушать. То, что Марго вновь оказалась в центре заговора, его нисколько не удивило, напротив, это было ожидаемо: с недавних пор ситуация обстоит так, что там где замешан герцог Алансонский, будет замешана и королева Наваррская, а также, в зависимости от настроения госпожи де Сов, Беарнец.  Не удивительно и то, что сестра спуталась с Бюсси - он оказался достойной заменой Гизу и Ла Молю, проблем от него в любом случае не меньше. И теперь, когда Клермон далеко, Марго не будет, подобно другим влюбленным дамам, умирать от тоски, она будет взывать к Алансону, чтобы он пошел на Париж и спас ее. И кто же пойдет в авангарде войск Монсеньора? Конечно же отважный Бюсси!

- Я не могу принять соответствующие меры, не имея доказательств, вы же это понимаете? - обратился он к начальнику тайной полиции.

Вообще-то он мог. Более того, он собирался отыграться на сестре за побег Алансона. Если королева-мать отделалась упреками, то Маргарите придется ответить сполна и не только за себя. В том, что сестра знала о планах их братца, сомнений не было, слишком эти двое были близки, чтобы что-либо скрывать друг от друга. Этот поворот – союз между Марго и Франсуа – стал самым неприятным открытием для молодого короля по возвращении из Польши. Именно этим поступком некогда горячо любимая сестра перечеркнула все их отношения. С тех пор король не менее горячо приветствовал любой предлог, чтобы наказать изменницу. 

- Расскажите мне подробнее об этом деле, Беранже. Что было в письме? И как оно попало к вам? Вы сказали, что «враги» пытались вернуть его.  Кто-то еще замешан кроме лиц, которых вы уже назвали?

Генриху нужно было знать больше и не только ради информации как таковой, но и затем, чтобы как следует накрутить себя перед тем, как пойти к сестре и уличить ее в сговоре.

Отредактировано Генрих де Валуа (2014-10-26 23:25:10)

Исповедь маркиза не произвела на короля того впечатления, на которое Валуа втайне рассчитывал. Все об одном и том же, каждое новое слово Дю Гаста было предвидено и никаких новых фактов, либо деталей, которые можно было бы за факты выдать, озвучено не было. Но, в конце концов, чего еще ожидать от них всех: от безумной Маргариты,  неугомонного Франсуа и Бюсси, для которого у короля даже не нашлось подходящего эпитета? К тому же что-то подсказывало Генриху, что его собственный фаворит горюет вовсе не о судьбах Франции и печется не об интересах трона, а в первую очередь оплакивает свой сгоревший особняк вместе со всем добром, что там находилось. Все остальное шло следом, и в этом маркиз тоже был предсказуем, если не сказать скучен.

«А попало оно ко мне через одного верного нам с вами человека, настоящего француза и патриота» - эти слова заставили губы короля искривиться в усмешке.

- Настоящие французы, Дю Гаст,  спят и видят, как бы перерезать другу другу глотки, - заметил он жестко. – Настоящие французы под вашей крышей позволили врагам проникнуть в ваш дом и уничтожить письмо. И вы, маркиз, который,  как я полагаю, тоже считает себя настоящим французом и патриотом, оставили это письмо там, вместо того, чтобы сразу же показать его мне.

Последние  слова были брошены прямо в лицо Дю Гасту, ибо пока король говорил, он медленно надвигался на фаворита, словно черная туча на гору. Все развивалось совсем не так, как должно было: вместо того, чтобы немедленно отправить за сестрой, Валуа срывал злость на том, кто оказался ближе – на гонце, принесшем дурную весть. В данном случае – на Дю Гасте.

- Вы, сударь, уже несколько раз доносили мне на королеву Наваррскую*, каждый раз не имея убедительных доказательств. И моя сестра, отлично зная это, оказывалась победительницей. Я высоко ценю ваши способности, но полагаться только на слова в таком щепетильном деле я не более не намерен, - отрезал Генрих и повернулся к фавориту спиной.  – Разумеется, - продолжал он, меряя шагами комнату и не глядя на Дю Гаста, - я не оставлю это без внимания.

Фраза повисла в воздухе. Имел король в виду оплошность фаворита? Или же речь шла о заговоре? Валуа круто обернулся к Беранже и вперил в него холодный взгляд.

Отредактировано Генрих де Валуа (2014-11-11 22:49:43)

Луи-Огюст де Беранже излучал уверенность. Уверенность в непогрешимости и неприкосновенности собственной особы. Но он занимал особое положение при дворе благодаря Генриху, а королевская милость не вечна. Поток ее может слабеть в зависимости от настроений монарха, может усиливаться, а может и вовсе иссякнуть. Для дю Гаста этот источник сегодня точно не бил ключом.

Обычно Валуа не обращал внимания на самодовольство и наглость фаворита. Они были в крови у маркиза, однако, к счастью для Беранже, он еще обладал мозгами, которые находились на второй чаше весов и зачастую перевешивали.  Это и нужно было Генриху. Покуда Луи-Огюст соблюдал хотя бы видимость границ, до остального ему не было дела. Но в этот раз король счел, что дю Гаст слишком самоуверен и дерзок для человека, держащего ответ перед своим государем.

- Отчего же, сударь, вы сразу не сообщили все известные вам детали? – холодно осведомился Генрих. - Раз уж письма нет, так логично было бы воспроизвести не только его строки, которые, - король наградил фаворита взглядом, полным издевательской иронии, - я верю, вы все-таки читали, но и все, что стоит за ними.

Генрих подошел к Беранже, положил свои руки ему на плечи и, глядя тому в глаза,  спросил, разыгрывая недоумение:

- В самом деле, дю Гаст, что случилось с вашим красноречием? Или удар от потери особняка на Пти-Шан оказался для вас таким сильным, что вы никак не можете прийти в себя? – Генрих сжал его плечи. - Смотрите, друг мой, не забывайтесь. Следите лучше за языком, - угрожающе отчеканил Генрих и резким движением убрал руки.

- Доказательства вы мне в самом деле принести не можете, - Валуа медленно расхаживал по комнате, разглядывая росписи на потолке,  – это очевидно. Это, дю Гаст, - он повысил голос, делая акцент на своих словах, - было ясно  самого начала, как только вы переступили порог этой приемной. Тогда когда, позвольте узнать, вы будете в состоянии это сделать? Стоит мне услышать от вас заветные слова «заговор» и «королева Наваррская», как я сразу готовлюсь к тому, что словами дело и кончится. Неужели вы не в силах тягаться с женщиной, Беранже?

Дю Гаст попал под раздачу, и весь вид его говорил о том, насколько маркиз не привык к подобному обращению. Генрих смотрел на него и видел человека, который любой упрек воспринимает как конец света, словно его только что отчитал не его государь и за дело, а будто это трактирная девка усомнилась в его величии во всех известных смыслах. Надменность не в силах вынести унижения, более того, она принимает за оскорбление всякое замечание, брошенное ей, любое слово, что не является словом похвалы.

Ты, дю Гаст, верно, считаешь себя лучше других? Что ж, не ты один столь высокого мнения о себе. Компанию тебе составляют тысячи людей только во Франции. - подумал Генрих и покачал головой.

- Я всегда считал вас, сударь, крепким орешком, - заметил он спокойно, - скалой, но вы оказались куда более чувствительной натурой. Я не думал, что мои слова возымеют на вас такое действие.

Говоря это, Генрих подразумевал, что Бернанже выставляет себя дураком.

Сбить бы с него спесь, - пронеслось в голове у монарха, - да вот как бы это не оказалось для него фатальным. Мой Луи-Огюст останется совсем голым, если отобрать у него его высокомерие.

Ошибка Беранже состояла в том, что он продолжал гнуть свою линию, обнеся себя стеной надменности. Это был не первый раз, когда Генрих, будучи в плохом настроении, обращал часть своего гнева на друзей. Маркизу стоило молча выслушать короля и ждать дальнейших указаний. Вместо этого он попытался дать отпор, чем навредил себе же.

- Я знаю, что вы можете разглагольствовать о моей сестре часами, - раздраженно бросил Генрих, - уверен, это взаимно. И как вы сами только что изволили заметить, она королева, а также дочь короля и сестра короля. Поэтому если вы думаете, что я когда-нибудь отправлю ее в Бастилию, а оттуда прямиком на эшафот только на основании доноса, то вы плохо знаете нашу семью.

Согласно семейным традициям, ее бы просто отравили, - добавил он мысленно.

Впрочем, Генрих лгал. Еще недавно он собирался арестовать брата, после его побега он был готов убить его, к сестре он питал еще большую неприязнь. Но в то же время узел был настолько сложным и завязан так туго, что подобные действия могли повлечь за собой еще большие беды. Генрих не верил в насилие. Варфоломеевская ночь его многому научила. Однако и сидеть сложа руки будет самоубийством.

- Вот как мы поступим, - сказал Валуа, устраиваясь в нише у окна. Он приоткрыл створку из цветного стекла, впуская в зал шум Парижа. – От вас я, разумеется, жду письменного отчета, со всеми деталями. Не тяните с этим, а то враги опять предпримут действия, чтобы помешать вам, - добавил он и после краткой паузы продолжил, - А мы нанесем визит королеве Наваррской. И да, что до сестрицы Бюсси, то ее нужно допросить, - бросил он небрежно и уставился в окно.