Генрих нашел Францию сильно изменившийся. Когда он только вступил на ее землю, глаза его наполнились слезами, и казалось, что не было для него момента важнее, чем этот. И это была правда. Невероятно долгий и трудный путь он проделал, чтобы наконец увидеть это небо, наполнить легкие воздухом, знакомым с детства, ощутить под ногами родную землю. Его землю. Он покидал эту страну  королем Польским, а вернулся королем Франции, и не было ничего слаще для него, чем слышать французскую речь, льющуюся потоком со всех сторон, без акцента и примеси иных языков, неведомых и чуждых. Теперь он дома и будет наконец счастлив. Здесь все, кого он любил, здесь Мари, и пусть она замужем, Генрих напишет папе, и он объявит брак недействительным. Да, все будет так, как он задумал и ничего не омрачит его планов.

Так молодой король думал первые недели, окрыленный успехом и новым положением, счастливый и еще по-юношески беспечный. По возвращению в Париж его веселость, которая, казалось, напрочь стерлась за время пребывания в Кракове, вернулась, и он с головой окунулся в новые ощущения. Но праздники отгремели, музыка стихла, столы были убраны и будни, суровые и безрадостные, надвигались на Генриха неумолимой тенью, представляя собой довольно серую и неприятную действительность. Теперь он обнаружил себя не в центре самого прекрасного и сильного королевства, а среди его руин. Казна была пуста, земля выжжена, а люди смотрели на него с недоверием и подозрением. Двор также претерпел некоторые изменения, не бросающиеся в глаза, но становящиеся день ото дня все более явными. Король пребывал в смятении, он не знал, кому он может довериться, на кого может положиться. Те, кто отправились с ним в польскую ссылку, наверняка также не знали, куда себя деть и что вообще им делать здесь, в Лувре, который вдруг стал необычайно холодным и неприветливым, если не чужим.

В свободное время (которого теперь было крайне мало), он бродил, как сомнамбула  по коридорам дворца, присматриваясь и раздумывая. Ему нужен был кто-то, кто все это время пребывал здесь и был свидетелем событий, о которых он имел представление лишь из писем матери. Человек, который расскажет ему обо всем, не приукрашивая и без утайки. Ответ на так и не высказанный вслух вопрос «кто?» пришел неожиданно и как нельзя вовремя. Графиня д’Атри, фрейлина мадам Катрин, уже не раз доказавшая верность дому Валуа. Девушка, которая смогла завоевать сердце Карла, довольно жесткого и сложного человека, и умевшая обуздать его буйную натуру. Девушка, искренне любившая его покойного брата, на что были способны немногие. Анна… Она была другом герцога Анжуйского. А кто она для короля Франции?

Он нашел ее в Садах Тюильри. Зная, что стены имеют уши, он оценил возможность переговорить с графиней именно здесь, где этих самых стен не было. Спрятаться среди кустов и деревьев было крайне трудно, к тому же он мог пройтись с ней, не вызывая интереса более сильного, нежели если бы вдруг решил наведаться в покои фрейлин.
- Мадемуазель д’Атри, - он улыбнулся и коснулся ее руки поцелуем, - я встретил вас и мой день удался! Не откажете королю в прогулке?
Он говорил шутливым мягким тоном, предпочитая, чтобы она видела в нем прежде всего друга и брата того, кто был ей дорог. Сейчас было важно показать ей, что он все тот же Генрих и что не смотря на тяжесть двух корон, он не изменился.

Он был рад видеть Анну. Среди всех этих лиц, как знакомых, так и новых, она была чем-то вроде маяка, к которому он неосознанно стремился. Он сторонился своей семьи и в какой-то степени даже матери, ибо в глубине души опасался, как бы она не постаралась оказывать на него такое же давление и влияние как на Шарля; он не знал за кого играют его старые друзья и за кого будут играть новые, те что прошли с ним через ад и пламя и вернулись обратно. Он хотел быть королем, за которым будут тянуться, он хотел поднять из руин его прекрасную Францию и ознаменовать своим правлением Новый век, но для этого ему нужна была опора, люди, преданные ему лично.
Анна не была рядовой фрейлиной королевы-матери. Он догадывался, что ей пришлось несладко после смерти его брата, и дело было не только в душевной боли и опустошении, а в том, что двор не прощает, никому и ничего. За счастье всегда приходится платить, а за королевскую любовь вдвойне.
- Принц? –  улыбаясь, повторил Генрих. –  Это хорошо, значит я все-таки не постарел за последний год, как думал. А вы, Анна? – мягко спросил он. – Как вы поживаете?  Надеюсь, что в этой стране солнце все еще светит тем, кто к нему тянется.
Они шагали по усыпанной гравием дорожке. Солнце и правда светило, но не так тепло и ярко, как того хотел бы молодой король. Оно проигрывало неравную борьбу облакам, которые теперь были не белыми, как когда-то, а грязно-серого цвета, и грозили вот-вот надолго заслонить его своими распухшими от скопившейся в них влаги телами. Это было символично, но Генрих был слишком увлечен своими мыслями, чтобы заметить это.

Отредактировано Генрих де Валуа (2012-02-26 15:33:17)

- Прошу вас, Анна, встаньте, - попросил Генрих и, наклонившись, коснулся ее плеч, побуждая подняться. – Я благодарен вам за эти слова и вы не представляете, какое это облегчение для меня – знать, что в этом мрачном месте есть человек, которому я могу довериться. В свою очередь я хочу, чтобы во мне вы видели прежде всего друга.  Шарль был удивительным человеком, - сказал он затем, когда они продолжили свою прогулку. – Мы с ним не ладили, но он был моим братом, и я знал как светлые его стороны, так и темные. И сейчас, когда его уже нет с нами,  я понимаю, что светлого в нем было намного больше… Почему-то мы начинаем  ценить людей по-настоящему только когда их теряем…
Он не мог сказать, что горевал по старшему брату, более того, его смерть стала для него облегчением и освобождением, но все же, вернувшись сюда, в Париж, в Лувр, Генрих не мог избавиться от ощущения, что здесь стало пусто. Шарль ушел, а вместе с ним и та Франция, которую он, не смотря ни на что, искренне любил и к которой был привязан. Случалось, что бродя по дворцу, он слышал отдаленное эхо прошлого. Он помнил их детьми. Брат уже стал королем, но был все еще резвым неугомонным мальчишкой, и как только выдавалось свободное время, они гоняли по этим залам и коридорам, наводя ужас на придворных и вгоняя в краску нянек и наставников.
Вдруг Генрих остро ощутил вину за то, что Карл умер, уверенный в том, что всю жизнь был нелюбим, что им пренебрегали и ему предпочитали его, Генриха.  Шарль всегда находился в тени брата и Анри отнял у него все: материнскую ласку,  признание, уважение и восхищение. Он не давал ему проявить себя, хотя прекрасно видел, как король этого желал. Неудивительно, что Шарль его ненавидел. Сейчас, в данную минуту, он сам себя презирал.
Внезапно Генрих остановился, и Анне невольно пришлось последовать его примеру. Какое-то время он молчал, нервно сцепив пальцы в замок, обдумывая в голове последнюю мысль, а потом внимательно  посмотрел на свою спутницу и негромко произнес:
- Возможно мне не стоит говорить этого, но я должен… Она любила его, Анна. Матушка любила его, но она боялась показать это…  Отчасти виной тому был я, но Бог свидетель – она любила всех своих детей и тяжело переживала смерть каждого. Я знаю, как он был вам дорог, но поверье, в тот тяжелый час она разделила вашу скорбь...

Отредактировано Генрих де Валуа (2012-02-26 19:31:43)

Возможно это было безумием – позволять себе так откровенно говорить с Анной. Он долго отсутствовал, за время его пребывания в Польше многое изменилось, изменились и люди, не исключено, что и Анна. Но каким образом? В какую сторону? Эта женщина много страдала, но страдания сделали ее сильнее, а то что она столько лет служит Екатерине говорило о ее верности дому Валуа. При дворе мало  кому можно было доверять, но молодой король считал, что излишняя подозрительность и недоверчивость также не сыграют на руку. Даже у его матери были лица, которым она могла открыться, а ему сейчас как никогда был нужен такой человек. Его дворяне, молодые и смелые, были слишком горячими на голову, Анна же была женщиной, а значит, чувствовала тоньше и умела слушать.
Графиня положила свою ладонь на руку Генриха. Такой простой жест, но знак доверия. Странно,  рядом с ней он практически перестал чувствовать тяжесть своей короны. Снова он был лишь принцем, герцогом Анжуйским, беспечным и свободным. Как все легко, подумалось ему, но он знал, что через минуту этот мираж рассеется. Он забыл, что он пришел к ней еще и за советом. Анна убрала руку, залившись краской, но Генрих никак не показал, что заметил это.
- Мадемуазель, - обратился он к ней, - все это время вы были при дворе и явились свидетельницей многих событий и, как я полагаю, перемен. Я вернулся сюда и нашел лишь тень того, что знал когда-то. Король должен знать настроения своих подданных, чтобы грамотно вести свою политику. Прежде всего я беспокоюсь о благополучии Франции и боюсь, как бы французы не навредили сами себе. Те, кто поехал со мной в Польшу, оказали мне большую поддержку, но я спрашиваю себя, чего мне ждать от людей, которые оставались все это время здесь?
Дорожка свернула вправо, уводя их в тень небольшой рощи. Там стояла беседка, увитая виноградной лозой – тихий островок посреди неспокойного моря. Было жалко нарушать этот покой разговором, далеким от легких пространных бесед или романтического воркования, для чего подобные уголки и создавались. Впрочем, ближайший бал исправит эту оплошность, а пока этому месту предстояло впитать сомнения молодого короля.

Отредактировано Генрих де Валуа (2012-03-09 17:29:58)

- Маргарита, - медленно повторил Генрих, - Наваррский и Анлансон. Мои возлюбленные родственники…
Сестра времени не теряла. Так-то она послужила ему, обещаясь защищать его интересы. И хотя разговор в Бламоне перед его отъездом в Польшу, совсем не походил на ту задушевную беседу, что они вели в парке Плесси-ле-Тур, когда были еще детьми, Генрих до поры до времени все же питал отчаянную надежду, что Маргарита вновь станет его союзницей… но Франсуа все это время был под рукой и оказался куда полезнее, чем старший брат. Марго не любила скучать.
- Видимо переход короля Наваррского в католичество сблизил его с супругой так, как мы не смели и наедяться, - напряженно процедил Генрих. – А наш брат нашел себе, наконец, достойную компанию. И эти… Политики, так их называют, возлагают свои надежды на него. Зная Франсуа, я полагаю, что эту новую партию постигнет жестокое разочарование. Однако не стоит недооценивать Маргариту, - добавил он мрачно.
Королю еще многое нужно было обдумать, многое решить. Разделение двора, о котором говорила Анна, грозило разделением страны, и не на католиков/гугенотов, к чему уже все привыкли, и против чего неустанно боролась королева-мать, а более грозным и опасным. Подвергая сомнению авторитет монархии, враги Валуа ставили под удар все королевство.
- Резать друг друга во имя Бога всем вскоре надоест, и тогда кровь польется во имя Гизов, Бурбонов, Конде и каждого, кто замахнется на мой трон.
Углубляясь в мысли и рассуждения, Анри порой забывал, что он не один и что каждое его слово ловит собеседник. В данном случае собеседница, которую, похоже, смутило красноречие короля. Подобная откровенность была еще вызвана и желанием выговориться, которое он с успехом исполнил. Альков же, к которому их привели ноги, располагал к беседам иного рода. Генрих заметил волнение графини, но он был еще во власти своих дум, а потому решил, что смущение девушки вызвано его словоохотливостью.
- Простите меня, возможно я увлекся, - сказал он, бесцельно уставившись на беседку. – Но королева-мать доверяет вам и любит вас, вы также не раз выручали и меня. Я помню добро, оказанное мне, и никогда не забываю своих друзей, - он посмотрел на Анну и рассеяно улыбнулся. – А короли нуждаются в друзьях более, чем кто-либо.

Столько почтения ему не выказывали даже, когда он одержал свою первую военную победу при Жарнаке. Лесть, красивые слова, восхищенные жадные взгляды – да, но не было в  них ни капли той искренности, которой были пропитаны слова графини. Генрих смотрел на склонившуюся в реверансе мадемуазель д’Атри и размышлял, способна ли она на предательство. Нет, решил он, во всяком случае, не по своей воле. Дружба короля – вещь тяжелая и обременительная. Теперь, так или иначе, его победы и поражения будут отражаться и на ее судьбе.
- Анна, - произнес он, поднимая девушку с колен, - вы осветили мое существование своим мягким чистым сиянием. Я благодарен вам за помощь и за эти слова. И я сказал, что не забываю своих друзей, так знайте же, что вы всегда можете обратиться ко мне. Даже если я не всем нравлюсь, я все же король, - иронично заметил он, - и многое могу...
По крайней мере, пока мог. В свои двадцать три года он не допускал даже мысли, что его подданные могут оказать полное неповиновение. Это же Франция, а не Польша! Даже его покойному брату подчинялись, ну или хотя бы делали вид. Все-таки каков бы ни был монарх - с ним шутки плохи.  Молодой король надеялся, что со временем он поднимет свое королевство из руин, установит в нем мир и продолжит дело своего деда Франциска I – прославление Франции, покровительство искусству и науке, строительство прекрасных замков и дворцов. Утопия, но человеку надо во что-то верить, а так как у французов был разлад с Богом и кризис духовности, то Генриху оставалось верить лишь в будущее.

Отредактировано Генрих де Валуа (2012-03-23 22:32:28)