Последний месяц для юной Екатерины напоминал ночной кошмар.

Сперва в ее сердце теплилась надежда. Матери даже как будто стало лучше, появились силы. Они даже вместе гуляли по саду. Шел цветущий июнь, колыбель лета. Он брызгал в глаза молодой, но уже набравшей силу сочной зеленью, ласкал лицо и руки теплом еще не палящего солнца. Возможно ли в такое время не поддаться чаяниям? В такое время не умирают. Невозможно.

Возможно. Всё слишком резко пошло на спад. Последнюю неделю Жанна не вставала с постели. Ее лицо осунулось пуще прежнего - лишь глаза всё так же горели. Руки стали почти прозрачными. Однако она не переставала славить Бога. Катрин никому не открыла последних слов, сказанных ей матерью. Она сохранит их лишь для себя. Маленькая гугенотка была истинной дочерью Беарнки. Щеки ее были сухи. Ей казалось, иначе вести себя будет недостойно. И можно ли?.. Ее мать на небесах, у престола Господа. Лишь ночами, когда ее никто не видел, ее почти невесомое тело сотрясалось от рыданий.

Но она переоценила телесные силы. В Вандом вместе с траурным кортежем Катрин отправиться не смогла - у нее поднялся жар и лекарь категорически запретил ей подниматься с постели, в противном случае он грозил сильнейшей лихорадкой. Больше всего она желала быть там. Отдать последние почести, вместе с братом. Но видимо, не суждено.

Теперь кроме Генриха близких у нее не осталось. Он должен был вскоре прибыть сюда. Видит Бог, как Катрин ждала этого. Сейчас она чувствовала себя крошечной щепкой. Растерянной, потерявшейся. Будто бы из-под ног ушла опора и неизвестно - вернется ли когда-либо. Братья и сестры по вере были добры к ней и предупредительны. Кузина Мария, также принадлежащая к протестантской вере и находящаяся сейчас в Париже, старалась ее поддержать. Однако Катрин не считала возможным полностью открыться. Сочувствие не утешало ее, а лишь бередило рану. Слова поддержки, словно в притче, не прорастали в ее сердце. Даже беседа с пастором не давала плодов и казалась бессмысленной. 

Впервые за этот месяц она испытала истинную радость, когда собственными ушами услышала о приезде брата. Адмирал сперва сообщил, что король Наваррский будет в Париже со дня на день. И вот теперь у нее появится наконец возможность посмотреть в глаза Генриха. Обнять его. Сказать всё, что хотела или просто помолчать. Нетерпение переполняло всегда сдержанную протестантскую принцессу. Но она взяла себя в руки. Там, во дворе Лувра, она соблюла все приличия. Кровь стучала в висках, однако Катрин чинно наблюдала за королевскими приветствиями, так же чинно шла следом, на расстоянии. Лишь взглядами они могли сказать друг другу "здравствуй". Столько чужих глаз... Испытующих, насмешливых, холодных. И холодные толстые стены. Генрих удалился привести себя в порядок. Ничего. Она дождется. Ждала столько дней - подождет и сейчас.

Отредактировано Екатерина де Бурбон (2013-10-11 22:24:09)

- Месье Колиньи, проводите меня к брату! Я хочу его видеть!

Умоляющие интонации в голосе принцессы могли бы разжалобить даже самое каменное сердце. А у Адмирала оно не было таковым. Он, разумеется, не являл собой образец милосердия на войне, однако сейчас, в разговоре с худенькой высокой сероглазой девушкой, его баритон был мягок.

- Ваше высочество. Ваш брат только что проделал долгий путь. Ему необходимо привести себя в порядок.
- Уже прошло много времени. Он не девица и всё делает быстро. Я переживу, если увижу, как он причесывается.
- Что ж. Я понимаю ваше нетерпение. В таком случае, господин де Телиньи проводит вас.

Телиньи, зять Адмирала, охотно согласился.
Катрин слышала стук крови в собственных ушах, и он сливался со стуком ее каблуков о каменный пол. На полу явственно виднелись выбоины. Сколько ног касались его? Но сейчас мысли ее были не о том. Подхватив юбки, чтобы не оступиться, она всё ускоряла и ускоряла шаг. Наконец, вот заветная дверь, на нее указал Телиньи. А в маленьком приемном покойчике - несколько людей в черном, которые решили на всякий случай немного обождать с собственным комфортом и побыть пока здесь - словно бы заняты беседой. Мало ли что... Как говориться, подальше положишь...
Узнав принцессу, они встали и склонили головы. А Ортон, совсем юный мальчонка-паж, поскребся в дверь.

- Сир, к вам ваша сестра, - ломающимся голосом сообщил он.

- Я не могла дождаться, когда ты приедешь!

Девушка обещала себе держать себя в руках, но что-то среднее между вздохом и всхлипом поневоле вырвалось. Сокровенное - потом, когда они останутся совсем одни. Но пока она говорила то, что само срывалось с губ.

- Один Бог знает, как я считала дни... Адмирал сказал, что вот-вот, и я ждала, ждала... Я знаю, ты торопился как мог. А я, видишь, не смогла быть в Вандоме...

Глаза защипало, к горлу подкатил горький ком. Но взъерошенная темноволосая голова, возникшая над ширмой, а потом снова нырнувшая куда-то вниз, заставила Катрин улыбнуться - хотя ресницы ее были уже мокры. Точь-в-точь Пульчинелла* из кукольного представления, которое давали недавно. Колиньи не позволял принцессе постоянно находиться в четырех стенах - считал, что это будет дурно и для ее тела и для ее духа, лишь подорвет ее здоровье. Лучше пересилить своё нежелание и не оставаться одной. И он полноправно пользовался своим положением временного опекуна.

- Тяжелые мысли не должны побороть вас, и сейчас вы не в Наварре, а в Париже, - твердил он, посылая за ней. И высокая тонкая фигурка в строгом закрытом платье из самого простого темного шелка то и дело мелькала рядом с ним в Лувре - разительно контрастируя с вычурными нарядами всех иных дам. А Лувр, сверкая мужскими драгоценностями не меньше, чем дамскими, жил своей обычной бурлящей жизнью - от мероприятия к мероприятию. Колиньи даже не позволил хотя бы месяц траура не показываться нигде. Катрин не понимала, но покорялась. Знала - мать доверяла Адмиралу, как себе. Это он один смог уговорить ее на женитьбу брата. Даже там, в Блуа, она продолжала колебаться. Генриха там не было, а она, Катрин, видела всё.

*Один из героев комедии дель арте - отец английского Панча, французского Полишинеля и русского Петрушки. С легкой руки королевы-матери итальянская труппа Джелози часто давала представления при дворе и пользовалась большим успехом.

Екатерине весьма затруднительно было бы заметить эти скупые мужские слезы на глазах Генриха. Она так долго ждала того момента, когда сможет увидеть его, прикоснуться, что теперь впитывала эти короткие минуты, зажмурившись и крепко-накрепко прижавшись к нему.

- А я не хочу, - тихо ответила она, - ты наверняка сейчас будешь страшно занят. А если ты станешь королем Франции, я и вовсе не буду тебя видеть. Пусть всё будет как есть.

Подняв лицо, нашла в себе силы улыбнуться, чтобы дать понять - это лишь невинная шутка. Впрочем, такая ли уж шутка? Или чистая правда? Нет, думать о будущем Катрин сейчас не хотела. Ей так долго пришлось быть сильной, постоянно держать себя в руках, что на мысли о том, что может быть дальше, сил просто не хватало. Но какое колоссальное облегчение она испытывала сейчас, в этот самый момент. Тревога за его благополучие, осознание, что это лишь начало, придет потом. Позже. А сейчас - сейчас всё хорошо. Генрих, ее Генрих, здесь и бояться нечего. Он приехал и всё будет благополучно.

Стук в дверь прервал беседу. Катерина повернула голову к двери.

- Ну вот, видишь - я была права, - снова улыбнулась дочь Жанны, подавив вздох и не отходя от брата.

- И всё же, - Катрин, охотно помогая, улыбалась, а ее тонкие пальчики ловко разбирались с братниным колетом, - твоей королевой будет Мадам, госпожа Маргарита. Знаешь, она всегда ласкова со мной, а тот щенок, которого она мне подарила... Помнишь, я тебе про это писала. Еще там, в Блуа. Я его от себя никуда не отпускаю. Он мне очень помог тебя дождаться, с ним было легче. Я его тебе покажу. Он за эти три месяца очень подрос, смешной, проказливый... Ну, вот - готово.

Юная принцесса, разгладив ладонью складку на плече, окинула результат оценивающим, истинно женским взглядом. Она была уже совсем взрослой девушкой, а не малым ребенком.

- Какой ты в этом костюме красивый...

Это было справедливо. Никаких ярких цветов, спокойный светлый бархат - Генрих в трауре. Но зато - изящная неброская и весьма дорогая вышивка, и всё вместе отлично сидит на невысокой, гибкой фигуре. Здесь известны мерки наваррского короля.

Кажется, даже дамы с цветастых гобеленов на стенах - неподвижные, застывшие - смотрят одобрительно.

Гастон в это время негромко переговорил с визитером.

- Сир, - раздался его голос, - Ее Величество королева-мать хочет вас видеть.

Только ленивый не утверждал, что душистый подарок флорентийки стоил королеве Наваррской жизни. Практически каждый был совершенно уверен - за потайной дверцей в ее таинственном кабинете есть шкафчик, на полках которого поблескивают самые разнообразные флаконы - маленькие и чуть побольше, прозрачные и матовые, простые и самые драгоценные. А объединяет эти флаконы одно - каждый из них несет смерть тому, кто встал на пути итальянской волчицы. Одна из первых услышала этот шепот сама Екатерина. Не удивилась. Разве растолкуешь падкому на пафосные трагедии народу, что ей не было никакой выгоды в смерти Жанны? Да, она не любила упрямую беарнку. Она вообще не слишком любит подобных людей - слишком фанатичная, слишком ограниченная собственными принципами. Жанне не хватало широты взглядов, а ее показная жесткость была ничем иным как попыткой скрыть собственные опасения. Сколько времени было потрачено, пока осторожная и скрупулезная д'Альбре никак не могла решиться на окончательный вариант договора? Впрочем, у всех нас есть достоинства и недостатки. Хоть Жанна и безумно раздражала импульсивную флорентийку, та не испытывала к Беарнке ненависти ни на су. Но история о пылкой решительной королеве, которую вогнала в гроб итальянская колдунья, была так хороша, что Медичи ничуть не сомневалась - в устах народа она не только пожирает младенцев, но и отравила Жанну, как только та подписала брачный договор и стала ей не нужна.

И вот теперь сын этой самой Жанны должен вот-вот войти сюда.

- Мадам, Его Величество король Наваррский.
- Пусть войдет.

Медичи нарочно не стала принимать его в кабинете. Не тот случай. То была маленькая гостиная - совсем небольшая комната. Уютные кресла, шкаф с великим множеством безделушек, мягкий ковер. И грузная женщина в черном с рыжеватыми буклями из-под темного чепца.

Шуршащая разноцветная пахнущая духами волоокая и тонкостанная стайка фрейлин наконец поднялась из реверанса (они присели одновременно, так что это и впрямь походило на один большой реверанс). Со сдерживаемым нетерпением подхватили на руки нескольких собачек Екатерины, дабы те не вертелись в ногах и не мешали беседе. Дамы не утруждали себя тем, чтобы сдерживать заинтересованные взгляды. О прибытии короля Наваррского ходило столько разговоров и было заключено столько пари, что теперь грех был не насладиться в полной мере этим событием.
Тем более, что королева не дала приказа покинуть комнату, а стало быть, они могли присутствовать и не приходилось старательно приникать к двери ухом, бесшумно отталкивая одна другую и рассчитывая услышать хоть что-то из разговора.

- Генрих, подойдите ближе, - наконец заговорила флорентийка, сделав ободряющий знак белой пухлой рукой, - дайте мне хоть поглядеть на вас.

Королева-мать усмехнулась про себя: самоуверен... Или держит лицо, как и его мать. А внешне - в отца.

- Мы ждали вашего приезда, вы знаете, что вы сейчас одна из самых обсуждаемых персон в Париже? - Екатерина выжидающе смотрела в смуглое скуластое лицо молодого беарнца. Однако, как держится!..

Отредактировано Екатерина Медичи (2014-02-11 15:35:32)