- Да к черту эту рубаху, мадемуазель! - пожав плечами, отвечал гугенот, - я, конечно, не Крёз, но - поверьте - не разорюсь от подобного убытка. Оставьте вы это, что за ерунда.

Дабы остановить собеседницу, которая зачем-то вознамерилась унести его сорочку, что на его взгляд не имело никакого смысла, учитывая время, которое это займет, Конде машинально взял ее за локоть. Не сделай он этого, она бы уже вышла за дверь.

Шатонеф стояла сейчас буквально бок о бок с ним, собираясь пройти мимо.  И стоит признаться, на какое-то время запах теплой и чистой женской кожи, ее дыхание, матовый блеск глаз, отражающих свечной огонь в полумраке комнаты и какой-то травяной запах от мелькнувших рядом рыжих волос совершенно отвлек его внимание от этого глупого недоразумения с лопнувшей кружкой.

- Извините, - принц, открыто глядя ей в глаза, убрал руку от руки женщины, но не отошел от нее, - я мог не рассчитать и сжать пальцы слишком сильно. Ненароком.

Прошла пара секунд, он уже очнулся от этого древнего наваждения, известного еще со времен Эдема. Это было проявление извечного притяжения - инстинктивное, естественное проявление живого естества. И признаться, Конде сам не мог разобрать, чего в нем было больше - недоумения или раздражения на самого себя за подобные человеческие проявления. Он никогда не был ходоком, слабым до женского пола и особым ценителем женской красоты - в отличие от своего родственника, более легкого нравом государя Наварры. Конде был вовсе не таков и его отношения с женщиной, которая стала его женой, были для него исключением и глубоко затронули его душу. Несмотря на возраст, голову его занимали совершенно иные проблемы, на другое же он тратил и телесные силы. Так что для него это было нетипично, хотя с иной стороны и совершенно неудивительно для молодого и крепкого мужчины с горячей кровью.

Любая броня имеет свою толщину. И даже самая толстая бывает пробита. А порой ты снимаешь ее сам, ибо без нее легче дышится. И плевать, что будет потом. То была странная ночь. Странное продолжение странного дня. И раз так, то ничто не могло быть слишком необычным для такой ночи. Порой бывает так, что несмотря на различие вероисповеданий и на то, сколь жестоким было описываемое время, люди всё же остаются людьми. Мужчинами и женщинами. История знает немало подобных примеров. Как, увы, и обратных. Во всяком случае скажем лишь, что здесь, в этой комнате на втором этаже парижского трактира и в эту ночь это было так.

Возможно, это покажется забавным, если вспомнить, как отважный отец нашего молодого Конде охотно поддался чарам юной Лимейль. Та история закончилась довольно печально, но была ли она таковой сама по себе? Говорят, что то задание для прекрасной Изабель было чем-то большим, чем желание добиться успеха для своей госпожи - получить мир на выгодных условиях и нормандский порт Гавр, который протестанты преподнесли в дар английской королеве. Впрочем, и сын был немного иного склада и ситуация нынче была иная.

Тепло пальцев, матовый взгляд и обволакивающий голос сделали своё дело. Гугенот просто притянул к себе католичку за плечи и одной рукой обняв ее тонкий стан, в ответ коснулся губами ее ключицы с жаром, но одновременно и мягкостью, какой странно было от него ожидать. Он не был столичным ухажером и изысканным щеголем. Он был лишь мужчиной и смертным, наделенным телом и душой. И - вот странно - сейчас, чувствуя под пальцами теплое тело бретонки, он уже и не помнил, с чего начался этот вечер.

Отредактировано Генрих де Конде (2013-12-25 20:12:20)

Всему на этом свете есть предел. Есть он и у человеческого разума. Мы имеем ввиду, что даже самая выносливая натура не имеет возможности беспрерывно держать рассудок в действующем состоянии. И сейчас гугенот с наслаждением позволил рассудку померкнуть и заговорить в себе одному лишь голосу плоти. Мудро устроил Господь: нехорошо человеку быть одному... Воистину, ибо после долгого дня он должен находить успокоение и мир в собственном доме. Когда же он этого не имеет, он становится похож на сжатую пружину и пружина эта сжимается всё сильнее и сильнее. Днем Конде, как загнанный волк, клыками выгрызал право на существование - своё собственное, своей небольшой семьи и дела своей жизни, совести и чести. А в семейном гнезде тщетно пытался наладить отношения с женщиной, которая видела в нем лишь помеху своей свободе, хотя стоило ей пожелать быть счастливой - и он свернул бы ради этого горы. Его тело и его душа находились в постоянном напряжении так невыносимо долго, что трудно себе представить. И сейчас он жадно пользовался тем, что с Шатонеф он может быть самим собой, без каких-либо препон к тому.

Каждый из двоих, что находились сейчас здесь, несомненно, в каком-то смысле использовал другого. Трудно поспорить с этим. Однако если это неожиданное для обоих сближение обоим принесет облегчение - стало быть, оно не лишено смысла. То была честная, открытая и естественная взаимоотдача, необходимая обоим.

Но как уже было сказано, сейчас Конде подчинился лишь зову плоти и был абсолютно чужд даже тысячной доли подобного рода рассуждений. Комната была совсем небольшой, узкая и жесткая гостиничная постель находилась в нескольких шагах, и до нее эти двое буквально пятились, уже не в силах оторваться друг от друга. То был, пожалуй, единственный вид отступления, который не претил гордой натуре нашего гугенота.

Наш Бурбон, как мы уже сказали, не был большим ходоком, который, привыкнув, на раз-два может распутать приспособление, явно изобретенное какой-нибудь мстительной разъяренной фурией в тяжкое наказание сильному полу и для испытания мужского терпения. А терпеливцем его назвать было трудно. Да, женские платья, к извечной досаде кавалеров, весьма сложная конструкция, эти проклятые шнуровки... Черт возьми, ну к чему это всё?.. Естественно, для утоления первого голода столь сложные манипуляции были вовсе не нужны, однако корсаж мешал ему полноценно добраться до этого роскошного тела, которое он желал нынче получить целиком и полностью, не ограничивая себя кратким временем и легкими путями. Он мог бы за несколько мгновений решить эту небольшую проблему с помощью своего кинжала, однако самых последних искр гаснущего разумения хватило на то, чтобы осознать - они в гостинице и чертову шнуровку не восстановить. Так что эти несколько шагов принц на ощупь, вслепую храбро разбирался с завязками, дабы ослабить этот футляр, наконец с силой рванул его, обнажая женские плечи и одновременно жадно и нетерпеливо ловя губами подставленные ему губы. Они оказались терпкими на вкус, как то вино, что безнадежно оставило свой след на его рубахе.

Тут они уткнулись в кровать и рухнули на нее. Руки  принца заскользили по бархатистым бедрам, скрытым под шуршащими многослойными юбками, и увлекаемый, совершенно опьяненный, он провалился в жаркую бесконечность.

Зачастую первый глоток вина лишь разжигает жажду еще сильней. То, видимо, был тот самый случай. Конде не мог бы сказать, сколько именно прошло времени, когда он, порядком обессиленный, но весьма довольный, наконец оторвался от роскошного тела темпераментной бретонки и откинулся на хилую скудноватую подушку.

Выжатый, словно лимон, взмокший, покрытый потом, взъерошенный, как рыжий лесной кот после драки, он восстанавливал сбившееся дыхание, бурно вздымавшее сейчас его грудь. Принц с удовольствием растянулся на смятых простынях во весь рост. Его телесная оболочка, сколько он себя помнил, из-за своей явной неказистости всегда была причиной его неприятностей и самых мрачных дум. Однако сейчас, кажется, каждая мышца была преисполнена приятной усталости и расслаблена, словно после доброго сражения. Впрочем, это было совершенно не удивительно - как мы уже упоминали, оба обладали прохладным и ровным темпераментом не в большей степени, чем молодые хищные животные. В мыслях его царила блаженная пустота - какая-то звенящая, будто душным летом в поле цикадный оркестр или напротив - лес после грозы. Впервые за долгое время в его голове не клубились тысячи разнообразных дум. И, черт возьми, это было великолепное чувство.

Бывший гугенот повернул голову к внезапной любовнице. В полумраке глаза лежащей у его бока женщины блестели огнями святого Эльма.

- Я же говорил, к черту эту рубаху, - хмыкнул он, обводя подушкой пальца ее обнаженное плечо, выступающее округлым снежным холмом.

Отредактировано Генрих де Конде (2014-01-07 16:34:15)

Принц от души расхохотался на это деловитое и естественное замечание.

- Ваша матушка - мудрая женщина, - бывший гугенот завладел кистью бретонки и не удержался от того, чтобы не поцеловать тонкое запястье, - но разве я сейчас похож на недовольного мужчину? Если да, то, уверяю вас, сумрачное лицо у меня исключительно из-за тени, - Конде усмехнулся этому невольному каламбуру, - Свечи почти прогорели. Впрочем, у меня от природы вообще своеобразное выражение, - с явной самоиронией заметил он.

Это была чистая правда. Из-за глубоко посаженных глаз под низкими широкими бровями взгляд его казался пасмурным и тяжеловатым. Лоб был слишком высок и когда принц находился в задумчивости, морщинился, добавляя ему возраста в его двадцать с небольшим. А на переносице часто залегала серьезная глубокая морщина. Но сейчас, даже несмотря на резкие тени, было очевидно - его далеко не совершенные черты абсолютно безмятежны, а улыбка их смягчает и делает куда приятнее обычного.

- А насчет ужина вы совершенно правы. Я не могу томить даму голодом. Даже такой неотесанный чурбан как я это понимает, - Конде снова рассмеялся, - И потом. Я должен сделать вам признание. Вы удивительно красивы, мадемуазель, - тонкие губы гугенота продолжали улыбаться, - но... если я скажу, что готов сутками не есть, а только смотреть на вас, я бесстыдно солгу. Я предпочитаю делать и то и другое одновременно. Тем более, что сам голоден, как волк, - признался он, - но эту проблему мы сейчас решим.

Без лишних слов принц пересилил лень и негу, поднялся с постели и босыми ногами прошлепал к столу. Взяв тарелку, на которой лежал сыр и нарезанная холодная телятина, бросил на нее пару пшеничных хлебцев и еще что-то из закусок. Вышел более чем аппетитный набор. Сей трофей, будто это была как минимум внушительная кабанья туша, а не тарелка с вкусностями, он гордо доставил обратно к кровати.

- Прошу, - весьма довольный собой, провозгласил потомок Бурбонов.

Отредактировано Генрих де Конде (2014-01-09 21:14:54)

Чем дольше бывший гугенот наблюдал авторшу того таинственного послания, которое и привело его сюда, тем болеепротиворечивые чувства он испытывал и был порядком озадачен. И не без причины. 

Каких-то полтора часа назад, при начале этого разговора, когда несколькими словами в нем растоптали последние остатки его иллюзий, он абсолютно уверился - женщины удивительно похожи одна на другую. Они лживы, они лицемерны по своей сути. Они идут на поводу у своей похоти, совершенно не задумываясь о последствиях. И словно бы для того, чтобы потакать их лицемерию, им дан их облик. Облик, чем более влекущий, тем более гибельный, как у ядовитого цветка. Стоит позволить себе обмануться - потом будешь расплачиваться за это горечью.

И вот сейчас он, практически в костюме Адама, сидит на постели с полуобнаженной растрепанной рыжеволосой прелестницей Медичи, чувствуя себя наедине с ней на удивление легко. Мало того, что он уже очень долгое время совершенно не вспоминает о том, каким образом здесь оказался - в придачу, он никак не может понять, что за создание находится перед ним. Совершенно очевидно, что мадемуазель была искренна в течение их встречи - как в словах, так и в тех жарких ласках, которыми его подарила. Он не понимал иного - как в ней сочеталась та гибельная и расчетливая обольстительница, сирена на службе у королевы-матери, и вместе с тем создание естественное, непосредственное и живое? Кто угодно скажет - каждая из избранных фрейлин Екатерины прирастила к своему лицу маску. Без этого трудно выжить. Но сейчас, наблюдая, как одна из них поспешно, будто проголодавшийся ребенок, без доли кокетства с аппетитом уплетает нехитрое угощение, потомок Бурбонов словно видел ее суть. Во всяком случае, ему так казалось.

- Я вот смотрю на вас, мадемуазель, и мучаюсь загадкой, - не выдержав, спросил наконец потомок Бурбонов с живым любопытством, - Готов побиться об заклад - вам нечасто выдается шанс побыть самой собой. Но почему именно меня вы впустили на закрытую территорию? Я полагал вас совершенно другой - это мягко говоря, - признался Конде, созерцая причудливую пляску теней на белеющем в полумраке тонком женском лице.

Отредактировано Генрих де Конде (2014-01-15 14:55:43)

- Свободной? - принц проглотил свой кусок, ибо, естественно, не отставал от собеседницы и работал челюстями со всем аппетитом молодого мужчины после доброй альковной битвы, - О да, ощущение свободы дорогого стоит, мадемуазель. Я совсем не философ... Но уж поверьте, это-то я знаю совершенно точно, - с горькой усмешкой промолвил бывший гугенот, глядя на пламя свечи, которая, шипя, исходила восковыми слезами - сколь горячими, столь горючими.

Свобода. Несомненно, для Шатонеф это понятие заключало в себе нечто совсем иное, чем для ее собеседника. И всё же именно за нее Конде бился всю свою сознательную жизнь. Только для него, сына своих родителей, краеугольным камнем была свобода в той части человеческого бытия, которая по сути своей не может, не должна существовать в рамках, ибо является делом сугубо личным. То есть, свобода отношений человека с Богом. Свобода верить так, как он сам считает нужным. Свобода от множества наросших за века христианства предрассудков и от того лицемерия, которое он просто не выносил по самой своей природе. Цена этой свободы кровавыми реками омывает несчастную Францию уже несколько десятилетий, ослепляет дымом костров и оглушает звоном оружия. Француз пытается вынудить француза подчиняться Риму и общаться со Всевышним исключительно на латыни.

Более того. Ему показалось, что после услышанной из уст фрейлины вести, после подтверждения своих подозрений он начал обретать иную свободу - от своей болезненной страсти к собственной жене. Той страсти, что иссушила его душу, не давала дышать, лишила всяческого покоя и, кажется, доли рассудка. Будь он проклят, если он и впредь станет унижать себя бесплодными попытками добиться взаимности. Словно бы пелена спала с его глаз. Он взглянул на положение, в котором оказался, со стороны, не позволяя чувствам себя ослепить. Это удалось ему чуть ли не впервые. Это было ново и - что греха таить - крайне болезненно. Но он был солдатом, а тот, кто побывал на поле брани, к боли относится естественнее и проще. Это было совершенно необходимо. Теперь он уже точно знал, как ему поступить.

- Свобода - она как вода посреди пустыни. Когда очевидно, что ее нет, то ее хочешь еще сильнее, верно? - он отвел взгляд от пламени.

- Читать мысли? Ну что вы, мадемуазель. Я лишь солдат, прямой как гвоздь. Что я видел-то за свою жизнь кроме меча да тяжелых ядер? Куда мне до столь высоких материй, - слегка хмыкнул бывший гугенот, - Это скорее удел вашей госпожи. Я слышал, у этой женщины так развита интуиция - что ни сон то вещий. Что же касательно намерений моих... А что, моя красавица, вы волнуетесь за благополучие своего бывшего любовника? - поднял рыжеватую бровь Конде, - или за мою жену?

Признаемся: последний вопрос женщины произвел на него эффект внезапно распахнувшегося окна в ненастный осенний день - когда сидишь в теплом кресле, разнежившись, полуприкрыв глаза, и вдруг слышишь хлопок и чувствуешь на лице холодный ветер. Эти несколько часов в маленькой гостиничной комнате, которые он себе позволил, на время вернули ему забытое ощущение легкости и беззаботности. Теперь оно вновь исчезло пересохшим источником, словно и не было. На сердце опять заскребло. Еще немного и он покинет этот трактир, рыжеволосую луврскую бестию, от кожи которой пахнет одновременно чем-то свежим и пряным, и вернется в мир снаружи. При этой мысли принц поморщился, будто отхлебнул отвара полыни, и невольно вздохнул. Впрочем, то был секундный порыв. Он никогда не позволял себе распускаться.

- Мне кажется, всё было предельно ясно еще по первой вашей реплике, - спокойно отвечал принц, чуть пожав плечами, - что же еще может здесь быть покрыто мраком тайны? Быть может, я недопонял вас - но право же, мне думается, здесь не нужно быть семи пядей во лбу...

Быть другом. Другом... Конде хотелось сейчас расхохотаться в голос. Он и сделал бы это, сиди перед ним кто-либо другой. Но меньше всего он желал бы хоть чем-то оскорбить эту красивую молодую женщину, которая нынче весь вечер говорит ему правду, и инстинктивно побоялся этого. Бог и все его ангелы... Да эта роковая соблазнительница, эта придворная львица верит в дружбу между мужчиной и женщиной после того возраста, когда у одной появляется, за что подержаться, а другому становится не стыдно надеть расшитый гульфик? Более того, в дружбу дофина, второго человека в государстве - положение, которое говорит само за себя?.. Истинная дружба - это сокровище. Тем более редко живет она в многолюдных городах. За шумом трудно расслышать собственную душу, а оставить место для жертвенности, без которой подобного рода отношения невозможны, и того сложнее. Дружба - это желание сотворить иному благо даже если это будет в ущерб себе. Без лишних слов последовать в ночь к черту на рога без объяснения причин. Просто потому что знаешь - коли просьба была, значит, это нужно. И знаешь - для тебя сделают то же самое. Если же мадемуазель подразумевает под этим словом взаимовыгодный союз - то должна же она осознавать, что даже будь она тысячу раз ушами и глазами Медичи, их социальное неравенство с первым принцем Франции слишком велико, чтобы они были союзниками. Неравнозначны их возможности. Дала слово? Стало быть, ей наговорили, а она поверила в галантную чушь?.. Нет, естественно, обиженная женщина бывает опасна, более того - когда она много куда вхожа и имеет госпожу, славящуюся своим коварством. Умно, Монсеньор, умно, подсластить пилюлю, зная, что переварит. И начать охоту за другой... Только что же эта Шатонеф вообще за создание, коли купилась?.. Бурбон вновь и вновь ломал себе голову. Как она умудрилась сохранить способность думать о ком-то еще, помимо своей шкуры, да еще и в подобной ситуации? Нет. Он всё-таки явно ни черта не смыслит в женщинах. Определенно, это качество как цвет волос - неизменная часть его самого. Глупо... Отчего всё так нелепо складывается в его жизни? Но вот так. Есть как есть. И пусть.

Взглядом и выражением лица явственно показал, что отлично понял ее граничащие с прямым текстом намеки и скрытый в них вопрос, но ответ на него оставит при себе. Она пришла сюда? Пришла. Сказала то, что хотела. А значит, всё обдумала. И теперь он располагает знанием, и ему одному решать, что с этим знанием делать. Условия, тем более задним числом, здесь уже не уместны.

- Сударыня, ей-Богу... Я тоже весьма на это надеюсь. И если вам так угодно - молитесь, - ответил бывший гугенот на слова собеседницы по поводу участи его жены и его сдержанности. Тонкие бледные губы исказила усмешка. Пальцы ненароком сжали мятую простынь. Вспыхнуло перед глазами лицо жены, абсолютно нежданное. Голубые глаза. Взгляд новорожденного ягненка. Улыбающиеся мягкие губы. Щека под теплыми пальцами бретонки будто обожглась огнем. Произнесенное имя отозвалось внутри чем-то беспокойным. Защемило. Закололо протяжно, затянуло. Как старый шрам. Или как запах влажной мартовской пашни. Что-то, что бередит.

- Жаль? Напрасно, - хрипло выдавил он наконец, сглотнув, - я полагаю, что из всего можно извлечь урок. Я свой усвоил сполна. Это ли не польза. Куда ни глянь - плюсы.

- Простите меня, - коротко, просто и искренне отвечал потомок Бурбонов. Протянув руку, он коснулся растрепанных пшенично-медовых волос - осторожно, как мальчишка касается очень дорогой фарфоровой куклы, которую подарили его сестре. И посмотреть хочется и знаешь, что неуклюж и можешь ненароком разбить. И тогда что-то красивое превратится в груду никому не нужных осколков. Только здесь речь шла о ком-то живом.

Горящие глаза, сжатые губы...
- Всё-таки нанес обиду...

- Простите, - тихо и как-то неумело повторил он, который очень редко произносил это слово, - я не хотел обидеть вас. Я чурбан неотесанный. Как это говорится - медведь в посудной лавке. Я это знаю.

Волосы отвернувшейся бретонки были пушистыми, длинными и сейчас полностью покрывали укрытые простыней плечи.

- Я объясню, - тихо продолжил Конде, - мне действительно показалась удивительной ваша наивность в этом змеином гнезде, это правда. Но не в дурном смысле. А в самом положительном. Я ведь смеялся не над вами и вашими чувствами. Напротив, да, меня удивило, что вы сохранили такую способность. А смеялся я над тем, как среди людских интриг и честолюбия исказились самые важные для людей понятия, которые должны быть святы. Более того, они начинают полностью исчезать, как иные истребленные животные. Увы. Остается одно из двух - либо ужасаться либо... Смеяться. Я не хотел озвучивать то, что сейчас скажу, видит Бог. Но вы сейчас меня вынудили. В таком случае, слушайте. Я считаю, что человек, который вызывал у вас чувство, на истинную дружбу не способен, ибо слишком избалован и потому свято уверен, что весь мир - его большая игрушка. Он будет блюсти всегда и во всем лишь свои интересы. И коль скоро вы в сферу его интересов больше не входите, как вы только что сами мне сказали, то возникни такая необходимость, он в любой миг перешагнет через вас, и даже не заметит этого. И то, что вы любили его, вряд ли его остановит. Таково моё мнение. И мне будет жаль, если вы разочаруетесь в ожиданиях. Вы, очевидно, действительно сильно любили.

Бывший гугенот шумно выдохнул. Эта короткая, но пылкая речь потребовала на удивление много сил.

- А теперь можете мне сказать, что это не моё дело. Что я ничего не знаю, ничего не понимаю. Что сам разочаровался, оттого зол на весь мир и оттого плююсь желчью. Что я предвзят. Что я не судья и не имею никакого права своими грубыми, неловкими, шершавыми пальцами лезть в то, что меня никоим образом  не касается. Я соглашусь с этим, - просто закончил он.

В то время, пока потомок Бурбонов говорил, он, сам того не заметив, придвинулся ближе к отстранившейся женщине. Сейчас его подбородок находился практически над ее плечом.

- Вы были ко мне добры и приоткрыли душу, а я, кажется, сильно задел вас. Но... я не желал. Честью клянусь.

Склонившись, Конде осторожно коснулся губами плеча бретонки, чуть отведя в сторону ее волосы.

Жаркое ароматное дыхание, медь волос и блестящие глаза... Свеча, зашипев, словно сговорившись, погасла окончательно. Догорела. Теперь принц не мог видеть лица собеседницы, зато мог ее ощущать. Ни один мужчина, пожалуй, не мог бы в такой миг устоять перед чарами подобной Цирцеи, не был исключением и Конде. Тем более, что барьеры начала этого вечера были уже давно разрушены - так что не будем скрывать, он с большой охотой вновь бросился в этот омут - губительный или целительный, как знать?.. - и позволил себя увлечь этим цепким, теплым и умелым ручкам.

Время до рассвета пролетело незаметно. Странно - за всю эту ночь Бурбон спал часа полтора, не больше, но не чувствовал себя сонным, когда утром, вновь сетуя на излишества женского гардероба, помогал Шатонёф затягивать бесконечные тесемки ее порядком измятого наряда, расположенные сзади. Вот кем-кем, а камеристкой он еще не бывал никогда.

- Черт возьми, Рене, это какой-то лабиринт, а не одежда, - ворчал бывший гугенот, словно цепной пёс, жмурясь от солнца и путаясь в безумном количестве веревочек и завязок, как мальчишка в полах детской рубашки.

Отредактировано Генрих де Конде (2014-01-28 15:46:02)

- Да, мне также нужно возвращаться... Для начала - домой, - отвечал Бурбон, слегка мрачнея.

- Если мой особняк можно назвать домом, - мелькнула мысль.
А возвращение домой обещало быть не из приятных. Генрих и избежал бы его, не заезжал туда, если бы не насущная необходимость привести себя в порядок. Отправился бы сразу к своему королю, если, конечно, повезет и удастся его увидеть. В последнее время Наваррскому не очень-то дозволяется вести беседы с единоверцами. То есть, с бывшими единоверцами, даже если нынче они опять одной веры. Медичи резонно опасается сговора. Стоило только представить, чего стоит его свободолюбивому молодому королю находиться с подрезанными крыльями в этой золотой клетке. Прогуливаться подобно птице - на шнурке. Существовать в почетных заложниках с этой постоянной маской весельчака-простака на лице. Беарнец, разумеется, не падал духом, но без поддержки подобного не вынести. И Конде делал всё что только мог, поражаясь, как это еще не нашли повода ограничить его в передвижениях и отслеживать его переписку.

В подобном виде ведь не появишься в Лувре, это совершенно невозможно. Так что поневоле приходилось сперва переодеться. А вот встречаться с Марией, видеть ее, смотреть в ее глаза хотелось меньше всего. И это отнюдь не означало, что он струсил и опасается объяснения. Совсем напротив, вопрос с женой наш бывший гугенот намеревался решить нынче же вечером. Только для начала ему нужно было привести в порядок мысли. Одно он понимал совершенно точно - так дальше продолжаться не может. Он не собирался вести долгий тягучий разговор с выяснениями, однако что-то делать было просто необходимо.

Он бы вновь погрузился в мрачную задумчивость, но Шатонеф не дала ему этого сделать.

- В Лувре я буду раньше, чем вы могли бы предположить, - ответил принц бретонке, улыбке которой сейчас могла бы позавидовать любая воплощенная на картине невинность работы итальянского мастера. Ежели не знать, что за бестия сейчас на него смотрит - никогда не разгадать. И при всем при том теплые ладони на его груди грели не кожу, которой касались, а душу.

- Хочу нынче увидеться с кузеном, королем Наваррским. Мне уже несколько дней не удается этого сделать. Видимо, Ее Величество королева-мать, которая неустанно печется о благе своего гнезда, полагает, что излишнее общение утомляет ее зятя и отвлекает его от главной и святой обязанности законного супруга - находиться подле ее дочери, - хмыкнул он. - Но кажется, у мадам Екатерины нет ровно никакого повода для подобного волнения. Представьте себе только: государь, как добрый католик, столь рьяно относится к  семейным обязанностям, что стал совершенно неуловим. Поразительно. Он то отдыхает - и это в дневное время, - то на верховой прогулке с Ее Величеством Маргаритой, то на мессе в королевской часовне, то с королем наедине в его кабинете на личной аудиенции и беседа обещает быть долгой, так что беспокоить никак нельзя и дожидаться его смысла нет. И так день за днем, уже около недели. Черт возьми, да мой кузен и сюзерен просто идеальный муж и безупречный родственник. Мне определенно стоит взять у него пару уроков семейного благополучия, не так ли? - иронично приподнял Бурбон рыжую бровь.

Что оставалось делать, кроме как подтрунивать над сложившейся ситуацией?

- Да... - коротко и откровенно согласился Бурбон, коснувшись чуть заскорузлым пальцем бархатистой румяной щеки бретонки, - и, пожалуй, вам стоит благодарить Судьбу за то, что вышло именно так, а не хуже для вас.

- Пора. Я это понял. Как вы будете добираться до Лувра? - Конде как всегда был не чужд рациональности. Кто-то ведь должен был сейчас поставить эту точку, - могу предложить вам коня. Мы с моими людьми уж разберемся, кому идти пешком. Они сейчас спят и почивают без задних ног, весело проведя ночку. В этом я не сомневаюсь. Ну и соответственно, как говорится, кто рано встает... Кто-то доберется на своих двоих и не рассыпется от такой прогулки, - бывший гугенот вопросительно взглянул на женщину.

Сумбур, который нынче происходил в его всё еще слегка ошалелом рассудке, трудно описать. Однако наш бывший гугенот не был бы самим собой, если бы позволил своим личным делам, которые касались его одного, преобладать над иными, куда как более важными по его твердому убеждению. Рассветные облака испарились. Томная бархатистая ночь миновала. Впереди был длинный и весьма сложный день. И только вечером Конде вспомнит о себе самом. Но это будет лишь вечером.