Прощание с Марго
Для Марго наступило самое горькое время; однако, видя, что беда надвигается, она сделала все, чтобы предотвратить её. Королева Наваррская долго ничего не замечала: в Нераке – она так успела привыкнуть к счастью, что уже не допускала возможности перемен. И сначала не хотела верить, когда Ребур донесла ей, что Генрих и Фоссеза все таки сошлись. Ведь и для Марго и для Генриха эта девочка была до сих пор их «дочкой», робкой и скромной, воплощением преданности. Ребур же терзалась завистью к любой женщине, на которую Генрих начинал обращать внимание; ибо вначале она и сама ему понравилась, но вскоре заболела, и благоприятная минута прошла.
Теперь она решила отомстить, выкрала счета аптекаря Лаланна и показала своей государыне. А в счетах значилось: «Взяты королём, когда он находился в комнате у девушек королевы, две коробки с марципанами. После бала – сахарная вода и коробка с марципанами, для девушек королевы». Покамест это относилось ко всем, но последующие записи касались одной Фоссезы: «Для мадемуазель Фоссезы фунт сластей – сорок су. Для неё же: конфекты и розовое варенье, цукаты, фруктовые сиропы, марципаны»; все только для Фоссезы. – Она расстроит себе желудок, – озабоченно сказала Марго; пусть эта завистница Ребур потом не рассказывает, будто королева ревнует. А Ребур меж тем припасла на конец самое худшее. В последнем счёте стояло: «Взято королём с доставкой в комнату мадемуазель Фоссезы один и три четверти фунта марципанов и четыре унции фруктового сиропу – всего два экю и три ливра».
На основании этих точных записей аптекаря бедная Марго поняла, что именно произошло. Но она в совершенстве владела собой и не показала завистливой Ребур своего испуга, а с провинившейся Фоссезой стала ещё ласковее и просила, как обычно, чтобы та оказывала услуги королю. – Фоссеза, дочка, позови ко мне моего дорогого повелителя. Скажи, что у меня есть для него новости о моем брате, короле Франции. Тебе, наверное, тоже хотелось бы их узнать. Мой брат видел дурной сон, мать мне написала, какой. Ему приснились разъярённые звери, тигры и львы пожирали его, и он проснулся весь в поту. Тогда он приказал перебить всех животных в его зоологическом саду. Поди передай это нашему повелителю и скажи, что мне известно ещё гораздо больше.
Марго нарочно сказала – «нашему повелителю»: пусть Фоссеза думает, что она ничего не знает, ничем не уязвлена и по прежнему с лёгким сердцем считает её своей дочкой. Однако Фоссеза не вернулась, вернее, она осталась у Генриха; и так как она не передала ему поручения, то он в этот день и не пришёл к Марго. Это было равносильно признанию, и с тех пор девушка стала избегать королеву, упрямилась, дерзила и старалась восстановить против неё короля; Марго же, напротив, не могла забыть годы счастья, она не хотела, чтобы они миновали, и поэтому остерегалась совершить какой либо непоправимый поступок. Она надеялась, что её дорогой повелитель скоро пресытится Фоссезой, как пресыщался другими, и старалась завлекать его и удерживать возле себя новостями из Лувра. Он и сам узнавал кое что через своего Рони, у которого двое братьев были при французском дворе. Супруги встречались, чтобы обмениваться вестями, сопоставлять их: это было то, что теперь их больше всего сближало.
– Король Франции вводит все новые налоги, чтобы содержать своих любимцев, – начинал один из супругов. Другой подхватывал: – В народе его иначе и не называют, как тиран. – И оба, перебивая друг друга, продолжали: – Долго это тянуться не может. Теперешний любимчик, которого зовут Жуайез, заполучил в жены одну из сестёр королевы и целое герцогство; этого дворяне королю не простят. А народ не забудет, что такой проходимец мог на своей свадьбе, которую оплатил народ, щеголять разодетый, как сам король. Во Франции ещё не видали такого мотовства. Семнадцать празднеств – и все за счёт налогов: маскарады, турниры, по Сене плавают вызолоченные суда с голыми язычниками – как раз подходящее зрелище для простых людей, которым нужно напоминать как можно реже об их тяготах.
– Больше того: мы должны облегчать их, – говорил Генрих. – Нацедить себе вина из бочки – это пустяк, это не то, что сосать кровь из народа.
Избалованная принцесса Валуа, когда то столь прославленная и воспетая за свои почти вызывающие наряды, в которых она появлялась во всевозможных процессия, покорно опустила голову. Сейчас все её честолюбие сводилось к тому, чтобы оставаться и впредь сельской государыней. А для своего дорогого повелителя Марго мечтала о гораздо большем – она уже давно прониклась взглядами Генриха на его предназначение; но ей хотелось, чтобы это случилось не слишком скоро. Ведь её брат король, которого она не любила, мог ещё иметь наследника; и тогда их дом не вымрет. Для Марго её брат нередко бывал ближе, чем Генрих, и её не удивляло, что своих любимцев, которые всего навсего вредные мелкие авантюристы, он осыпает благодеяниями, словно родных детей. Он хотел видеть в них своих детей, хотел, чтобы они стали ими, лишь бы не быть одному среди разъярённых хищников, терзавших его в сновидениях. Да, Марго иной раз понимала его – это бывало в те минуты, когда она оставалась одна и размышляла. Теперь он даровал и брату этого Жуайеза титул герцога и выдал за него вторую сестру королевы. Король даже перестал платить жалованье своим солдатам, он говорил: – я образумлюсь, только когда женю всех моих детей. – А Марго думала: «Его дети!» Долго вздыхала она, забывшись в свете свечей и не замечая, что лёгкий ветерок перебирает страницы лежащей перед нею книги.
Однажды, получив вести, которые её сильно взволновали, она тут же вызвала к себе Генриха, но оказалось, что он куда то выехал верхом. Вместо него явилась Фоссеза; она подурнела, побледнела, лицо вытянулось, и она была не в духе. «Скоро между ними все кончится», – пронеслось в голове у Марго; но ей слишком хотелось поделиться тем, что у неё на сердце, пусть даже с девушкой, которую он прижимал к своей груди, как некогда прижимал Марго.
– Фоссеза! – воскликнула бедняжка Марго и взволнованно обняла её – теперь это была уже не учёная дама, не принцесса, а просто беспомощная женщина.
– Фоссеза, это и смешно и все таки ужасно: они хотят заточить моего брата, короля Франции, в монастырь, потому что его брак остаётся бездетным. Но он и сам уже надел монашеские одежды, поснимал перья и банты, прогнал своих любимцев и отправился с королевой в паломничество, чтобы она зачала и подарила ему наследника. У него потом все ноги были в волдырях, и все таки королева осталась бесплодной. Ну, как тут не смеяться? Ведь в самом деле смешно, уж кажется чего проще – сделать женщине ребёнка? Но и он и она становятся прямо посмешищем всего двора, который разбирает во всех подробностях телосложение королевы. А короля даже зевота берет от напрасных усилий стать отцом, и все зевают вместе с ним. Да, весёлый двор, нечего сказать, ха, ха!
Делая неудачные попытки расхохотаться, она скользнула руками по телу Фоссезы; и тут Марго благодаря случайности определила на ощупь то, что она могла бы обнаружить и раньше, если бы захотела знать об этом. «У другой, у чужой женщины будет ребёнок от Генриха. А у меня нет; родить ребёнка – проще простого, а я не смогла. И не над королём Франции и его королевой – я издеваюсь над собственной участью». Она шарила руками по чужому телу до тех пор, пока девушка не рассердилась. – Что вы делаете, мадам? – зашипела Фоссеза. – Вот я пожалуюсь королю, что вы меня щупаете!
– Не сердись, дочка, разве я могу повредить его ребёнку!
– Как, мадам?! Вы ещё оскорбляете меня!
Эта некогда столь кроткая девица чуть не задохнулась от гнева, даже шея посинела. – Если бы он не уехал, он сейчас же подтвердил бы вам, что вы зря подозреваете меня! Я всех уличу во лжи, мадам! Я вам стала неугодна, мадам, и вы хотите меня погубить! – продолжала кричать Фоссеза, переведя дух. А Марго сказала ещё тише:
– Не нужно, чтобы все нас слышали. Почему ты не хочешь довериться мне, дочка? Ведь я как мать отношусь к тебе. Мы можем вместе уехать, я сама тебе помогу и поддержу тебя.
– Мадам, вы прикажете меня убить. То, что вы вообразили, неправда.
– Да ты выслушай меня. Мы уедем под предлогом чумы, она действительно появилась поблизости отсюда, на одной мызе, которая принадлежит королю.
– Король! – взвизгнула разъярённая женщина, услышав стук копыт, бросилась вон из комнаты, споткнулась и чуть не упала. Марго подхватила её – ради ребёнка. Но вскоре вошёл сам король и очень разгневался на бедную Марго. И хотя она подробно ему объяснила все происшедшее, он не поверил ей, а поверил этой глупой маленькой лгунье. И тут Марго впервые ясно поняла, что счастью её пришёл конец. Исчезла уверенность в себе, та гордая уверенность, которая не изменяла ей ни разу, пока она жила при Наваррском дворе. Вместе с надеждой на спокойное будущее утратила она вскоре и выдержку и дала волю своей натуре, как делала это когда то в замке Лувр.
Через некоторое время прибыл для переговоров её брат д’Анжу, прежде д’Алансон, и с ним красавец обершталмейстер. Едва Марго на него взглянула, как этот господин очаровал её и стал властителем её дум. Перед братом она не притворялась. Будь она мужчиной и столь же некрасивым, как он, она стала бы примерно таким же перевёртышем и жгла бы жизнь сразу с обоих концов, а не по частям. – Шамваллон – самый красивый мужчина со времён античности! – уверяла Марго.
– А ты отруби ему голову, – предложил брат. – Забальзамируй её, укрась драгоценными каменьями и вози с собой по городам и весям: это – самое надёжное, как тебе известно из опыта, милая сестра…
– Он один солнце моей души! Моё сокровище, моё божество! Мой Нарцисс!
– Я передам ему каждое твоё слово, – обещал брат и выполнил это с удовольствием. – А твоему рогоносцу Наварре наука! Он опозорил меня перед англичанкой, а ведь она каждое утро собственноручно приносила мне шоколад. Называла своим итальянчиком и все щупала, нет ли у меня скрытого горба. Ха! Ха! – Смех у него был такой же, как и у его красавицы сестры: грудной и певучий, как низкие звуки скрипки. Увы, в этих прекрасных звуках было что то жуткое, ибо исходили они из хилого тела.
– Мне кажется, что некую королеву, которой до смерти надоел её двор, я весьма скоро увижу опять в Париже, – сказал он спустя некоторое время и отбыл вместе с несравненным античным красавцем, служившим ему в качестве обер шталмейстера. Марго же поехала на воды, её сопровождали только камеристки и дворяне, но не Генрих. Он повёз Фоссезу на другие воды. Сначала он изо всех сил старался, чтобы обе женщины поехали в одно место, надеясь, что любовь к нему их примирит, – заблуждение, которого обе ему не простили, хотя это – самое обычное заблуждение. И Генрих подпал ему, собственно говоря, из за чувствительности своего сердца, ибо видел, что Марго частенько плачет. А теперь плачет, наверняка, оттого, что ребёнок родится у Фоссезы, а не у неё, плачет о себе, потерявшей счастье, ибо она бесплодна, оплакивает неудержимость своей природы, власти которой она опять подчинилась, и эти новые, свалившиеся на неё любовные приключения. Но и приключению с античным красавцем послала она вслед свои слезы, причём утешалась тем, что хоть в этой печали причиной были её собственные чувства, а не унижение, которому её подвергли другие люди.
«Если бы ты знал! – думала она в своём измученном сердце, когда Генрих, настаивал, чтобы она ехала вместе с ним и с Фоссезой на воды. – Я ненавижу тебя и люблю только моего Нарцисса». Однако дело обстояло не так; пока Марго отнюдь не чувствовала ненависти к Генриху; но если делаешь усилия, чтобы возненавидеть, то хоть сама и относишься к ним вначале несерьёзно, ненависть может в конце концов прийти. Так как выбор был предоставлен Генриху, то своему лучшему другу он предпочёл возлюбленную и повёз её в горы близ По, в ОШод. Селение это было уединённое и недоступное. Чтобы попасть туда, нужно было миновать, одно из опаснейших мест в Пиренеях, называвшееся «Дыра», что было особенно трудно с женщиной в положении Фоссезы.
Тут то в её тайну наконец и проникла завистница Ребур. И до сих пор она ещё верила, что это – желудочное от неуверенного употребления сладостей. Однако Ребур умолчала о своём открытии и пользовалась им только, когда они оставались одни, чтобы запугивать ненавистную ей любовницу короля. Бедная Марго не могла желать ничего лучшего. Именно поэтому она и отправила Ребур с Генрихом и Фоссезой: она тешила себя, мыслью хоть об этой мести, когда сама, покинутая, одинокая, купалась в ключах Баньера. Городок был расположен на довольно пологих горных склонах, в провинции Бигорре, а не в гугенотском Беарне, ибо Марго поклялась, что её ноги там не будет после того, как в По её так оскорбили из за католической обедни.
Бедная Марго! Оставив свою свиту, она бродила по лесам, и так как при ней всегда был для защиты кинжал, то она царапала им на скалах какие то слова, Сначала это было имя покинувшего её античного красавца, её Нарцисса, она даже прибавляла к имени силуэт его прекрасного тела. Затем принималась плакать и плакала до тех пор, пока слезы не застилали ей глаза и она уже не видела написанного ею. Отерев глаза, она читала последние из написанных ею букв, и они складывались в слово «Генрих». Тогда бедная Марго приходила в ярость и выводила под ними крест. Потом плакала горше прежнего.
Тем временем в О Шо все усердно наслаждались природой и вкушали её чудодейственные силы. Ведь если женщина ложится в горячий источник, то она, наверняка, благополучно разрешится от бремени. С другой стороны, эти воды весьма целительны для всевозможных ран, а также при болях, вызванных частыми ночёвками под открытым небом и на холодной земле и прочими тяготами войны. Генрих и Фоссеза проводили в воде целые часы. Каждый источник был скрыт зеленой беседкой, их установили к приезду короля, и рабочим заплатили за них по шесть ливров. Под кровом каждой беседки купался раненый офицер или другой приезжий, причём все расходы оплачивал Генрих, чтобы по всему свету пошла молва о пиренейских источниках. Поэты, подобные дю Барта, воспевали их в стихах и получали мзду. Поэтому сюда, наверх, невзирая на опасности, поднималось немало людей; король Наваррский был всегда окружён весёлым обществом. – Сестра Генриха, в его отсутствие управлявшая страной из По, то и дело посылала ему донесения через гонцов, ехавших на мулах. И вот по крутым тропам брели, покачиваясь, мулы, на которых везли мехи, полные вина. С приездом короля Наваррского эту высокогорную местность оживила людская суета и общение людей между собой.
А Марго там, внизу, жила в уютном городке Баньере с отлично сохранившимися старинными термами: ещё в древности купались здесь дамы и мужчины, и пили воды. Лучшие дома в городе были заняты свитой королевы Наваррской; вокруг неё толпились придворные, распространяли благоухания, превозносили её. Она же думала неотступно о том, что там, наверху, её возлюбленный повелитель отдаёт столько сил, внимания и терпения этой Фоссезе, только потому, что она носит его сына. Бесплодная Марго теперь покинута. Постарайся же, чтобы и тебя эти воды в конце концов излечили от бесплодия. А пока твой возлюбленный и ненавистный повелитель будет с той, которая уже носит во чреве дитя!
Но пила ли она воду из горячего источника или лежала в нем, ей казалось, что она пьёт небытие и покоится, как усопшая, в казённом склепе. Тогда она ждала, чтобы поскорее начали весело перекликаться люди в открытые двери купальных комнат, чтобы их голоса разносились вдоль выбеленного коридора. Ей хотелось слушать стихи и собственный певучий голос. Но что она каждый день слушала и поглощала усерднее, чем целебную воду, – так это святое богослужение, ободряющее слово священника и молитву о даровании ей ребёнка. И это будет: «Я чувствую, мне послана благая весть. Я буду во чреве моем носить его сына: тогда он не оттолкнёт меня и не возьмёт к себе Фоссезу. Я не должна его ненавидеть. Он будет королём Франции, я – его королевой, дофин родится от меня. Счастье достигнуто, наступил покой. Не напрасной была наша великая любовь, и убийства, и все наши мытарства. Покой, покой и счастье!»
Когда бедная Марго возвращалась в Нерак, она ехала с твёрдой уверенностью, что теперь подготовлена и её надежды осуществятся. И вот однажды, утром её возлюбленный повелитель отдёрнул полог у её кровати; испуганно и смущённо попросил он её оказать помощь Фоссезе. Пусть простит его, что он до сих пор скрывал от неё случившееся. Она же ответила: что бы от него ни шло… – и не могла докончить. Однако отправилась в комнату роженицы, предварительно всех отослав, ибо Фоссеза вплоть до того дня обманывала окружающих; затем Марго, которая здесь обрела смирение, помогла ей родить девочку. Это был не сын, опасность миновала, Фоссеза никогда не займёт её места. Генрих даже согласился на то, чтобы Марго увезла с собой его бывшую любовницу ко французскому двору. Так можно было удобно закончить эту историю, и он почувствовал облегчение.
А для Марго это значило больше. Она уехала прежде всего, чтобы сохранить своё достоинство; даже не будь она сестрой французского короля, снизошедшей до такого человека, как Генрих, и научившейся ради него смирению, она все таки была женщиной. Правда, она бесплодна, уже не надеется родить сына и не надеется обрести покой. Она удалилась главным образом ради того, чтобы, пока они ещё вместе, не разгорелась борьба между нею и её возлюбленным повелителем и, пока ещё рядом стоят их ложа, между ними не вспыхнула ненависть. Вначале у неё не было иных побуждений; но, конечно, Марго постарались использовать для уже давно не новых планов привлечения короля Наваррского ко двору короля Франции – как будто опасности, подстерегающие его при этом дворе, ей были меньше известны, чем ему! Однако она отрицала их все, и в своих письмах изображала дело так, будто его враги совсем, совсем выдохлись. Гиз постарел, а его брат Майенн разжирел, как свинья. Зачем бедная Марго это делала, неизвестно.
Она писала Генриху: «Будь вы сейчас здесь, все предлагали бы вам свою поддержку. За неделю вы приобрели бы больше друзей, чем за всю вашу жизнь у себя на юге». Она писала это потому, что ей хотелось, чтобы так было, ибо она гордилась своим повелителем. Возможно, что в её словах даже была правда или доля правды. Но правдой оставалось и то, что Гизы по прежнему ненавидят Генриха, а её брат король его недолюбливает. И если уж Карл Девятый не в силах был предотвратить Варфоломеевской ночи, то чему мог помешать его преемник? Он слишком слаб: таким неуравновешенным, смятенным, затравленным и одиноким ещё не был ни один король на свете. И господа из Лотарингского дома на самом деле совсем другие, чем их описывала Марго. Город был наводнён их конниками; лотарингцы назначали чиновников и повышали налоги; не король, а они всем распоряжались. Если бы король Наваррский явился в это разбойничье гнездо, которое было ему слишком хорошо знакомо, король Франции, может быть, и встретил его как своего освободителя, ну, а Гизы? Этот Наварра – единственный, кто ещё стоял им поперёк дороги, как они решительно заявляли королю испанскому, что же сделали бы они с Наваррой? Теперь собственной рукой не убивают, особенно те, кто почти добрался до престола. Так бывало только во времена адмирала Колиньи. А ныне Гиз и его Лига могли вызывать народные волнения, когда им это было нужно; во время одного из них как бы ненароком погиб бы, вероятно, и Наварра.
На этот счёт никто в Нераке не сомневался; тайный совет тщательно обсудил вопрос, а Морней записал решение. Поэтому, когда Генрих читал письма бедной Марго, он невольно видел в них предательство – да отчасти оно так и было. Вместе с тем она горячо и искренне желала, чтобы её государь стал великим. Но её судьба решена, Марго сама обесценивает и сводит на нет свои заслуги, а Генрих уже перестал замечать их.
На её двусмысленные зазывания он ответил прямым оскорблением. Он потребовал, чтобы Марго не отсылала Фоссезу, а оставила при себе: этим он сознательно порывал их дружеские отношения. Впрочем, в те времена он уже не думал о Фоссезе. Его увлекала и дарила счастьем другая женщина. Их сблизила не случайная нежность, и не страсть, загадочная, как рок или кровь. Когда Генрих познакомился поближе с этой дамой из Бордо, ему понравилось избранное ею самою имя – Коризанда, оно делало её каким то изысканным созданием, образом из романтических стихов. Его поразило сказочное окружение этой дамы; коротышка шут, долговязый мавр, попугаи, обезьяны и ещё всякие редкостные создания, составлявшие её свиту, когда она ходила к обедне. Графиня де Грамон была умна, красноречива, в особенности же была богата. Вместо всякий иных красот у неё была очень белая кожа. Так как она с детства дружила с его сестрой, то Генрих встречал её и раньше… А теперь вдруг вспыхнула страстная любовь или то, что он считал любовью.
Без сомнения, эта дама с первого же дня полюбила Генриха сильнее, чем он её. Она давно уже тайком о нем мечтала и придумала себе такую свиту, только чтобы привлечь его внимание. Он мерещился ей по ночам, с того дня, как Фама произнесла во всеуслышание его имя, и она забрала себе в голову непременно стать его музой. – Эта муза великого государя и солдата будет на свои деньги вооружать для него полки, а после сражений и побед обнимать его своими белыми руками. Главное же, она заставит его писать письма, писать без конца; благодаря ей он сделается несравненным писателем. И это будет продолжаться в течение многих лет, пока её честолюбие не будет утолено. А тогда все кончится ещё и потому, что лицо музы уже не будет ослепительно белым, но покроется красными пятнами. И, как всякая другая, она станет сварливой и унылой и забудет о том, что все таки выполнила свою задачу, которую сама себе избрала, так же как и имя «Коризанда».
А с Марго у него все по другому. Он не пишет ей вдохновенных и изысканных писем. Она тут, когда её тело тут. Расстаться с нею тоже можно, как и со всякой другой; но её образ отпечатлелся на всей его юности, как волшебство или проклятие, и то и другое захватывает самую суть жизни, не то, что возвышенные музы. Марго не станет вооружать полки для своего возлюбленного повелителя, а скорее пошлёт войска против него. Ибо она последняя, бесплодная, и будет тщетно стараться остановить его на пути к престолу. Даже с Лигой Гиза – с самим дьяволом! – заключит она под конец союз против её собственного дома, и все это только из ненависти к своему возлюбленному повелителю. Когда её брат Перевёртыш умрёт, она примется в смятении разъезжать вместо него по стране и будет вести себя как те, чей род погиб, и, преследуемая ненавистью своего брата короля, наконец исчезнет совсем, одинокая женщина, настолько одинокая, что не сможет даже вредить; Марго просто исчезнет!
Пока она ещё в Лувре и старается заманить туда Генриха описанием придворных празднеств. Она, конечно, знает, что у него завелась новая подруга: об этом она не заговаривает, но мстит. К сожалению, несравненный Нарцисс женится, впрочем, она быстро находит ему самые разнообразные замены. Её брат король на придворном балу бросает ей в лицо имена всех её любовников. На другой день она вынуждена уехать из Парижа, опозоренная, покинутая; хуже того: во время её возвращения на юг её неожиданно останавливают офицеры королевской охраны и обыскивают, как воровку. И кто же выезжает ей навстречу, и увозит в свой замок, и показывается с нею в окне? Кто к ней добр и молча обнимает её, чтобы она знала: есть на свете человек, который вместе с ней страдает и делит с нею её стыд?
Вечером Марго сидела рядом с Генрихом, который для виду слушал болтовню своих дворян, только чтобы самому говорить поменьше – особенно же с Марго. Ей бы изменил голос, ведь она беззвучно плакала. Но это были слезы радости, оттого что он к ней добр. К ним примешивались и слезы горечи за своё бессилие. «А он любит на этот раз по настоящему! Всем я стою поперёк дороги, и этой его любовнице с дурацким именем (она ещё вздумает отравить меня) и ему. Какой прок от его доброты? Меня здесь уже нет».
Именно в эту минуту он нашёл под столом её руку и сжал. Сначала она пугается. Погруженная в свои страхи, она уже решает: «Это – прощание». Затем пугается вторично, но уже от радости: ведь прощания ещё нет, самое худшее отодвигается. Кровь приливает ей к сердцу; порывисто склоняется она над его рукой и незаметно целует её. Потом, наоборот, сидит очень прямо, больше не плачет, ни на кого не смотрит: она уже начала удаляться отсюда, Марго чувствует это, хочет позвать себя обратно, но пути назад закрыты. Марго! Неужели никогда? Вернись, если можешь! Не можешь? Меркнешь? Ускользаешь? Марго!
